Арт-студия "Вереск"

Дядюшка Фугенбрухус навсегда остался таким в моей памяти тем самым бесподобным насекомым, один внешний вид которого у всех достоверно вызывал поровну чувства оторопи и восхищения. Он сидел на своем бамбуковом кресле-качалке, курил нидерландский хмель и слушал на патефоне записи стрекотания сверчков. Его мечтательная возвышенность души и благородного ума мухожука иногда заклинивали в переплетении своего единства настолько, что дядюшка впадал в блаженный в ступор, где мог пребывать в полубессознательном состоянии зимнего анабиоза долгие месяцы и даже годы в вяло вожделеющем ожидании некоего фактора, который бы мог его потревожить, пробудить и вывести из стёртых границ состояния ожидания, в котором он видел чудесные сны и проживал не менее чудесные жизни за запредельными гранями сущего, составлял многотомники тайных манускриптов и клинописные таблички, слагавшиеся в своём порядке в целые картины, исполненные смысла через содержащийся в этих картинах текст, самое сердце которого было явлено в сути изображения, открывавшегося в дальних полётах каждому из визионеров, прельстившихся отрадными кущами астральной обители путешествующего между цельными вселенными Фугенбрухуса. 
Именно в таком состоянии оцепенения я его и застал недвижимого в художественной лаборатории, которую дядюшка держал у себя дома. Как сейчас помню: я пришёл к нему расспросить о житие во времена прошлые и давным-давно почти всеми позабытые. Никто точно не знает, сколько дядюшке Фугенбрухусу лет, да и он сам, похоже, уже в упор не помнит своего возраста, даже если чертовски крепко пытается вспомнить. Что поделаешь - на старости лет склероз ведь, как известно, случается даже у жуков, тем более - у древних, первородных, которые были бы способны помнить ещё, как жилось в каменноугольный период, если бы жили в те времена на Земле, а не пришли много позднее из своих собственных измерений и пластов бытия. 
Ещё он однажды признался, что собственное имя ему просто чертовски не подходит, однако традиции инсектоидов не позволяют ничего менять в заложенной с рождения первозданности личности, а в особенности - связанное с именем, ведь заложенное подобно жёлудю, что прорастая должен обратиться в древо могучее и крепкое, а уж никак не в травинку, белку или моллюска, чем чреваты могут быть любые эксперименты над самим собой. Потому-то всякое средь прочего, что было закреплено некогда во времена пребывания в личиночной форме у расы насекомых, вечно, незыблемо, истинно и неизменно, и я даже начинаю склоняться ко мнению, что, вполне возможно, эти крепко сложенные насекомые-амбалы с хрустальными плёночками крылышек по-своему правы, ведь заложенная личиночная основа их первозданности становится стартовой единицей для процесса эволюционирования всех последующих поколений насекомых в вечном полёте прыжка в недостижимую бесформенность жука-идеала, жука-пророка, жука - примера для всех ребят, конечно же, включающего в свой состав и немалую частицу истока мух в плане высших идей. 
Дядюшка мой никогда не скрывал, что цивилизация инсектоидов оказывала влияние на развитие человеческой цивилизации, прежде всего, в структурном аспекте, причём влияния весьма немалое, я бы даже сказал - знаковое, однако, пожалуй, наиболее ярким и чётко очерченным периодом жизни, который на веки веков влился в память человечества, оставив в летах исторического прогресса раскалённый шрам глубокой печати, было пребывание Фугенбрухуса в городе Хертогенбосе в пятнадцатом-шестнадцатом веках. В далёкие те времена дядюшка был ещё очень и очень молод, мягок и податлив своими хитиновыми покровами, равно как и крайне далёк от представлений о человечестве, будучи повсеместно и далеко устремлён вовне своего родного жизненного пространства сформировавшимся у него способом целеполагания. Уже в это самое время дядюшка обнаружил у себя недюжинный талант к пережёвыванию ткани, повсеместно натянутой такими же вот точь-в-точь, как и он сам, жуками поверх глаз человечества. 
Поскольку одной из грандиознейших целей его личного жизненного кредо была именно культурно пережеванная переработка восприятия, по подобию переработки груш, яблок и крыжовника для домашнего варенья, переосмысление и перевоспитание ещё не вполне зрелого в плане перцепции человечества в духе гораздо более зрелой, но при этом тайный цивилизации высших инсектоидов. Именно следуя этой цели мой дядюшка Фугенбрухус и отважился идти в своей жизни до конца в устремлении передать свой разум хоть опосредованно, хоть через высокое художественное искусство эпохи Ренессанса, в кою ему довелось проявлять себя на человеческой планете через передачу глубин подсознания, нашедших себя в воодушевлении живописи Возрождения, претворяя мухожучьи идеи в жизнь и прикрываясь при жизни в человеческом обществе вполне благовидной, хоть и посредственной, ничем особо не примечательной внешностью человека. В обмен же на жертву обманного облика к нему пришла слава вовсе излишняя для насекомого среди людей. Однако ж слава эта своего среди чужих имела один крайне приятный и нужный именно для Фугенбрухуса аспект: он получил столь долгожданную возможностью влиять на умы человеческие, которую взалкал ещё чуть ли не с личиночного возраста, и слава его неизбежно преследовала дядюшку во все времена, начиная с пятнадцатого века, в любом государстве, в любой реальности и в любой проекции, где бы тот ни оказывался. Уж такова была его жизненная удача и его жизненное предначертание. 
Как только решение было принято, тотчас же последовала вполне стандартная схема осуществления идей, а именно проникновение повсеместного видения мира посредством его жучьего гения, находящего всё более и более подноготное и мало понимаемое  даже им самим выражение на начальных шагах его ранней художественной поступи по Европе в огранке рассудка любого гуманоида под собственный манер. Уж ей-ей, где-где, а вот в плане дистанционной гипнотической суггестии, даже не сомневайтесь, у дядюшки было всё в порядке - он был мастером на все лапки, истинным сыном своего народа. А оттого, к слову сказать, мухожук решил отказаться от истинной алхимической трансформации своего протоестества, то есть суть оборотнического изменения первоначал всех природных стихий, складывающих насекомую целостность, и именно из-за неестественности своей противного всему заложенному общемировому порядку вещей, определяющими ход жизни всех существ и во все времена. 
Нет, мой дядюшка оказался умнее и поступил проще - он выбрал лишь казаться человеком посредством гипнотического транса наводимого на каждого встречного, ни на миг не становясь человеком в действительности. И лишь в минуты ночного покоя и блаженства он позволял себе расслабиться и явить миру своё исконное мухожучество. Рассказывают, что всякий, видевший Фугенбрухуса в эти томные часы неги и отдохновения, тут же падали оземь от разрыва сердца - настолько страшен был его облик для человеческого взгляда. Конечно, дядюшка мог бы просто стереть у всех этих бедолаг память об увиденном, он же не изверг всё-таки. Мог, но не успевал - те погибали раньше, чем он способен был бы хоть что-то предпринять. 
Псевдогуманоид наведённых иллюзий придумал себе легенду, благозвучное, хоть и не совсем человеческое имя Ерун Антонисон ван Акен и провозгласил себя якобы сыном художника, активно пробующим себя на этом же самом наследственном поприще. Однако легенда не была достаточно подробно проработана, поэтому и до сих пор о жизни и деятельности в человеческом обществе этого донельзя загадочного художника имеется очень мало достоверных сведений, зато ходит просто масса всевозможных и даже невозможных домыслов и легенд, большинство из которых, я уверен, он придумывал и внедрял сам, всеми правдами и неправдами способствуя распространению сведений о себе, способных окончательно запутать исследования даже у самого смелого и глубокомысленного учёного-библиографа. 
Нельзя не отметить высокую степень инсектоидов в своей способности адаптироваться к возможностям и свойствам той среды,  в которую они решали по той или иной причине внедриться. Так, внедряясь в среду обитания в качестве писателей, они все обязательно становились очень и очень неплохими писателями своей эпохи, постоянно глаголя свежие для человечества истины в интересах насекомых. Впрочем, жуков бывали свежи только для людей, обладающих по природе своей степенью осознанности гораздо меньшей, чем у насекомых развившихся в нематериальных мирах. По этой самой причине провозглашать всё те же истины, находясь на родной земле Фугенбрухуса, считалось среди его сородичей занятием не приличествующим благородным насекомым, всё одно как рассказывать всем и каждому банальщину повседневности с видом только что совершённого открытия: над решившим поступить подобным образом все лишь посмеются, как над дураком, до которого только что дошло всё то, до чего окружающие допеткали ещё чуть ли не с самого гусеничного вылупления из яйца. Но в плане людей дядюшкины родичи всегда могли позволить себе подобные стеганографические фамильярности: человечество давно прославилось в среде инсектоидов редкостным тугодумием, так что элементарные вещи людям приходилось втолковывать буквально на коготках лапок. 
При сложившемся положении вещей люди всегда рассматривали нас как своих благодетелей, ошибочно причисляя по незнанию истинной обстановки, мухожуков к лучшим представителям рода человеческого, тогда как на самом деле мы даже отдалённо никогда не имели с людьми ничего общего, кроме тайной повсеместной жизни в человеческом обществе во все времена, и, хотелось бы надеяться, никогда ничего общего и не будем иметь. Именно повсеместное почитание, граничащее с преклонением, перед разумными инсектоидами астральных миров, скрывающихся под масками крупных деятелей разных времён и народов, и породило в нашей среде так много баек и анекдотов на тему полуразумных безволосых обезьян, неспособных создать или придумать хоть что-то действительно своё, пока их цивилизацию увесистым пенделем под зад не подтолкнёт к техническому развитию или высокому искусству кто-нибудь из моих и дядюшкиных сородичей, снизошедших в тот или иной век, чтобы очередной раз отыграть заданную ему атмосферой времени роль в истории человеческой цивилизации, всё более и более приближая её к цивилизации мухожуков. 
В конечном счёте, мы когда-нибудь добьёмся своего и сумеем-таки переселиться в плотный материальный мир окончательно, заняв на Земле отведённое для нас самой природой место властителей планеты, столь несправедливо занятое глупыми обезьянами, которые при верно выбранном и обкатанном, как морской камешек, дискурсе процессов глобализации и качественно подготовленной почве явления жуков народу будут продолжать благословить нас даже в нашем истинном обличье. Только вот когда же наступит то светлое и благостное для всех интеллектуальных насекомых время, когда мы получим возможность не прятаться среди людей, скрываясь под множеством личин, а расхаживать по улицам в том самом обличье, которое имеем по своему происхождению видов? Люди ведь даже не задумываются никогда, что, быть может, для нас их облик столь же гнусен и омерзителен, сколь отвратительным кажется наш облик для этих тонкокорых макак с мягкими дряблыми телами? Им никогда не понять красоту хитиновой брони, сияющей гордым металлическим отсветом в прохладных, равномерных и тихих лучах раннего рассвета, будящих эмоции запредельного вдохновения в каждом из моих сородичей. 
Впрочем, первые подвижки в сторону открытия природы мухожуков человечеству уже произошли, пройдя, как водится первым признакам чего бы то ни было, целиком и полностью незамеченными. Примеров тому - множество, если не хлопать усиками и быть достаточно внимательным к событиям, происходящим на планете в то или иное время. В собственной природе признался однажды культовый рок-певец в тексте одной из песен незадолго до отзыва из командировки обратно в мир насекомых, так и президент крупнейшего земного государства в самой завершающей точке своей карьеры, настолько усердно и реалистично изображавший для народа еле ворочающего языком пьянчугу на протяжении всего срока своего правления, что нет и не может быть ничего удивительного в его действительной сильной усталости от бредовости человеческих политических перипетий и дипломатических хитровывертов с последующим вполне закономерным желанием уйти на заслуженный отдых, чтобы наконец-то побыть самим собой в своём мухожучьем обличье. 
Но, конечно же, как в первом, так и во втором случае, указанных насекомых все люди услышали не так, как было сказано, а так, как все захотели услышать. Я уж не говорю об известном писателе родом из моей проекции, который ничуть не скрываясь и ничего не утаивая опубликовал несколько достоверных историй из жизни моих сородичей, основанных на их же собственных личных мемуарах, но и в его опусах литературные критики усмотрели только винегрет из восточных мистических учений вкупе с едко-сатирическими реминисценциями на тему позднесоветской действительности. Другой писатель, живший до него в несколько более раннюю эпоху, буквально и дословно описал свою способность превращаться в насекомое, лишь чуть завуалировав неприкрытую правду обликом персонажа, описанного от третьего лица, но и в тот раз никто среди людей ничего не понял, окончательно запутавшись в литературных поисках глубокого смысла. Это ещё одно из свойств человеческого ума, порождающего миллион искажений и заблуждений, когда истина, казалось бы, лежит на самой поверхности: люди всегда видят, слышат, а затем и думают вовсе не то, что действительно происходит или думается, а то, что положено видеть, слышать и думать по желаемому или предполагаемому контексту складывающейся ситуации. 
Причём даже чаще, чем желаемое за действительное, люди выдают за действительное нежелаемое, то, что их страшит и то, чего бы они всеми возможными путями хотели бы избежать - так и живут постоянно между смутным отблеском своего отражения, принимаемого за счастье и смутной тенью самого себя, принимаемой за грусть-печаль. Когда же в их жизни действительно приоткрывается узкий лаз в настоящее, то настоящее, в котором постоянно живёт весь мой насекомый народ, люди в лучшем случае начинают испуганно креститься и говорить, что им, видите ли, “показалось”, а в худшем начинают думать, что сходят с ума. Хотя в данном случае всё оказывается как раз наоборот - именно в такие-то моменты ум к людям и приходит, а зато вот во всё остальное время их жизни... В общем, давайте лучше не будем о грустном. 
Нельзя, конечно, утверждать, что тайна нашего происхождения и постоянного присутствия в человеческом обществе никогда не давала трещину. Конечно же, нет, бывают промахи в плане конспирологии и у нас. Ещё во времена активной художественной и общественной деятельности моего дядюшки на Земле о нас упоминали сектанты-гностики, называя “древнейшими”, “архонтами”, впрочем, не без нашего же старания гностицизм был объявлен официальной католической церковью опасной ересью и практически полностью истреблён, так что полученные этими духовидцами знания постепенно сошли на нет, покрывшись завесой вековой паутины столь же тёмной и пыльной, как тайна, окутывающая визионерское знание гностиков. 
Спустя столетия, уже в двадцатом веке, известный мистик, тройственный шаман и друг астральных сущностей, следовавший по пути древнеиндейского культа и насочинявший о своём обучении дюжину книг, увидел как-то раз одного из моих сородичей, весело резвящимся в естественной среде обитания, да с перепугу и обозвал мухожука воладором. Звучит-то как пафосно. Ну вы сами посудите, какой ещё такой “воладор”, если мухожук - он мухожук и есть, и этим всё сказано. В дальнейшем времени встреченному шаманом инсектоиду пришлось приложить немало усилий и даже вынуть наружу и вложить вовнутрь намерения частичку души для того, чтобы мистика посчитали мистификатором и не особо-то ему на слово поверили. Потому-то среди людей мы так и остались кем-то из разряда страшилок в бабушкиных сказках, где-то между лешим и сидящей на ветвях русалкой. Хотя, должен признать, проколом тот случай для нас был действительно крупным - вся наша миссия чуть было не завершилось катастрофой. 
Благо для нас, люди слишком трусливы, чтобы четно самим для себя признать наше существование - они готовы поверить во что угодно и в кого угодно из разряда собственных защитных выдумок, но только не в реальность существования мухожуков, хотя мы-то как раз и находимся у людей буквально по самым носом и встречаемся им ежедневно. Может, оно и к лучшему - нас подобное положение вещей более, чем устраивает. 
Я уж подумывал о том, а не прогуляться ли мне по улице в своём истинном обличье - ну максимум набожные старушки подумают, что увидели чёрта, да ещё несколько школьников среднего звена, встреченные мною, решат, что пора бы им завязывать мешать алкоголь с холинолитическими обезболивающими, все же прочие меня, вероятнее всего, просто не заметят - слишком заняты насущными работами и заботами, чтобы обращать внимание на какого-то там мухожука двух с половиною метров ростом, расхаживающего в толпе на задних лапах. Всё решаюсь на этот отчаянный эксперимент, да вот всё как-то решиться на него не могу. Быть может, как-нибудь на днях, если скучно будет. Ну да вернёмся к биографии моего дядюшки, о котором я решил вам поведать из чувства глубокого уважения к делам, заслугам и художественным творениям этого действительно великого и неординарного во всех смыслах насекомого.
Уходя в науку, например, физику или биологию, мы абсолютно обязательно приоткрываем двери в сторонние с точки зрения землян миры таких разумных существ, как дядюшка Фугенбрухус, либо же незаметно и постепенно рассказываем людям побольше об отличиях жизни людей от моих более примитивных собратьев - насекомых без разума, обитающих в мире той же информационной плотности, где обитают и люди, то есть на Земле. Естественным следствием производимых преобразований была ещё в Древности достигнутая открытость людей к получению знаний от тех, кто владел гораздо большими возможностями по сравнению с человеком и доверие к сведениям, получаемым подобным путём под видом откровений от разнообразных ангелов и божественных снисхождений, не говоря уж о том, что каждый из известных человечеству пророков был, само собой разумеется, командированным на Землю насекомым - люди по природе своей не способны ни обладать подобным уровнем восприятия, ни, тем более, творить чудеса. 
Конечно же, у каждого чуда есть своё точное объяснение, очевидное для мухожуков, но эти квёлые обезьяны, привыкшие видеть лишь внешнее и никогда - внутреннее - всем своим стадом следовали за очередным пророком, стоило тому лишь ляпнуть пару бестолковых труизмов и продемонстрировать пару способностей, столь естественных для каждого насекомого, что мы даже не задумываемся о том, что эти способности могут удивить хоть кого-то во вселенной точно так же, как людей не удивляет способность говорить и ходить прямо на своих задних лапах. Казалось бы, что особо сложного в элементарной трансмутации энергии при переводе её с одной несущей волновой частоты на другую, что в мире материи отражается, к примеру, как превращение одного напитка в другой, воды в вино там и всё такое? Раньше мы думали, что подобными вещами проще удивить камень, чем кого бы то ни было живого в этим мире. Но оказалось, что это не так - люди удивляются подобным вещам. Вот ведь чудаки.
Проделки дядюшки Фугенбрухуса позволяли людям полностью раскрыться, оказывая скрытые, сторонние и опосредованные потоки влияния на людские умы, постепенно склоняя развитие общества по всей планете в сторону своего собственного направления, о чём я выше уже упоминал. В этом отношении дядюшка был отнюдь не исключением, а очень даже правилом. Да, были люди, оказавшиеся вдруг под властью инсектоидов и создававшие мощную и безграничную питательную основу для любых условий, знаменующих возвышенное жуческое величие и процветание во всех проекциях Реальности. В старинные времена же, впрочем, как и почти всегда, обстановка в обществе задавала достаточно жесткие рамки для тематики жизни, и оттого дядюшке моему ничего не оставалось, как настырно и упорно осуществлять попытки перекоса человеческих идей о природе явления и сути насекомых оккупантов в форме гуманоидов, неустанно продолжая попытки их всячески скрыть, завуалировать и мифологизировать. 
Конечно же, люди отнюдь не могли быть столь же безупречными, естественными и сильными, чтобы, как правило, даже захотеть раскрыть поддерживаемый насекомыми обман, и куда уж людям было бы идти против воли и смекалки самого Фугенбрухуса. Однажды Ерун ван Акен спускался, чапая лязгом своих чёрных модно заточенных коготков по сыроватым каменным ступенькам в подвал собственного дома, неся на руках закопченный масляный фонарь, который давал едва ли больше света, чем горсть полудохлых светлячков, собранных в баночку вместо земляники прямиком с летней лесной поляны. Вдруг где-то в самых низинах подвала что-то гулко и смачно затрепетало и загрохотало, издавая скрежещущий лязг, вероятно, твёрдых, как осмий, челюстей. Сердце в груди ван Акена забилось чаще, разбудив дремлющие страхи его великоосознанности, отразившиеся в неверном и обманчивом, пляшущем на крупной известковой кладке стены, отблеске едва заметного света фонаря. 
В этом тусклом сиянии, к которому далеко не сразу адаптируются глаза, художник увидел гигантскую чуть ли не демоническую тень, а вскоре владельца этой тени. Перед перед дядюшкой, изображающим ван Акена, стояло огромное, метра под три существо, покрытое чешуйками, темное своим блестящим панцирем, как гранит ступенек ступенек, ведущих в подвал, а под отливом пластинчатой тускло-металлической на вид брони, отсвечивающей слюдяными искорками мушек, по всей поверхности туловища периодически то там, то здесь вырывались из многосантиметрового хитина отталкивающие пучки куцых и линяющих волос буро-рыжего цвета, довольно жёстких и колких на вид, как тончайшие иглы пронзающих шипов, готовых переломиться где-то под кожей у любого, бросившего встреченному существу вызов, оставив там коричневатые червячки проволок ломких, как стеклянные нити, и болезненных острых заноз. 
Из-за спины, точно бы надрывно смеясь и быстро пытаясь показать Фугенбрухусу змеящийся протяжённый язык, чтобы весело подразниться, это громоздкое создание, издавая тяжёлый ухающий вздох, на доли секунды вытягивало мерцавшие, как толстая целлулоидная пленка, полупрозрачные сероватые крылышки, отсвечивающие мокро-радужным отливом и издающие хруст, напоминающий шелест перелистываемых толстых пачек купюр, которые ван Акен видел когда-то в безоблачном зелёно-гусеничном детстве, когда всей его заботой было разве что выбирать между листочком посочнее и попитательнее да цветком покрупнее и поароматнее. Дядюшка почему-то мгновенно вспомнил свой давнишний редкий случай наблюдения купюр издалека, разумно помыслив, что после случившейся встречи с созданием, по-видимому, уже никогда ничего подобного в своей жизни и не увидит. В плане купюр, а не в плане существ. 
Создание стояло на своих задних лапках, пританцовывающих от холода каменного пола в подвале. Лапки своей колючей мохнатостью немного походили на мышиные, но не очень сильно, просто складывалось впечатление, что на каждой лапе растёт по жиденькой козлиной бородке. Остальные же четыре передние лапы были крест-накрест сложены на груди и скреплены друг с другом шипастыми отросточками по краям, как застёжки-молнии. 
Тут существо вытянуло лапы строго вдоль плеч, точно генерал на параде, и вложило их в небольшие полосы возле закрылков, как это очень удобно зачастую получается у клопов. Брюшком существо ошарашенно посвистывало сопелками дыхательных отверстий, куда свободно смог бы закатиться даже грецкий орех. А вот кокосовый уже великоват оказался бы. Голова инсектоида являла собой весьма массивное образование, напоминающее средневековые шлемы варваров с востока, но всё описанное было просто ничем по сравнению с исполинской величины шарообразными фасеточными глазами, состоявшими из глазков поменьше, подоткнутых вплотную, как сочные клетки в цитрусовых дольках. Глазки складывались в единую, лишь слегка разделенную под самым краешком структуру матовых светочувствительных элементов, глядящих с ледяной отрешённостью и напомнивших Фугенбрухусу подвешенные под потолком кладки паучьих яиц в его родном мире, покрытые мягкой ленивой шапочкой переливчатого малиново-лилово-фиолетового бархата, равномерного, как чуточку мышастая поверхность только что проросшей плесени. 
Над фасеточными глазищами подвального гостя нависали маленькие и острые, как у великого сюрреалиста, усики, больше напоминающее в то же время брови знаменитого генсека, который, к слову сказать, будучи, разумеется, мухожуком, в действительности использовал свои роскошные брови для обоняния и ощущения движения объектов вокруг себя, подобно тому, как кошки привыкли использовать свои вибриссы. Чуть ниже глаз у встреченного дядюшкой инсектоида на месте рта торчал мерзенький хлюпающий хоботок, точнее даже, целый хобот, заканчивающийся чем-то наподобие приплюснутый присосочки, размером с небольшое блюдце, подаваемое в аристократических кругах на ужин с россыпями арабских фиников или нарезкой свежевыпеченной свинины. Существо периодически липко и неистово с шумом пробовало воздух и стены на вкус, вытягивая свой хобот на расстоянии почти шестидесяти дюймов и оставляя повсюду круглые мокрые следы от лижущей всё подряд присоски...