Арт-студия "Вереск"

Когда начался сезон дождей, Леяу Хыпь Эду решил стать надзирателем оранжереи Кристаллов. Он всегда смотрел наружу из-за стекла, увеличенного толстыми окулярами носимых им очков. Он разглядывал мир в поисках потоков мягкого света, утопающего перинами в лестных глубинах его сонливого дыхания. Да, Леяу был уже далеко не молод, и занятие надзирателя шло ему как нельзя кстати. Старания отблеска камней не должны быть напрасными, их нужно наблюдать круглые сутки подряд, дабы ни единая частичка великого света Предвечности не пропала бы даром.
    Леяу укутался в толстую шаль и принялся наблюдать. Камни притягивали, манили, подзывали, а сухой ветер пустынных горных ледников гулял между исполинскими многометровыми друзами, порождая особый вид необычайного пения. Внезапно, Леяу понял, что сам постепенно превращается в камень, опутанный линиями многоцветных молний. По мере того, как плоть его обращалась в утончённый обрубок серебристого  корунда, Кристаллы — напротив — оживали. Дальнейшее Леяу Хыпь Эду запомнить, и уж тем более воспроизвести, вовсе не мог. Кристаллы заморосили дождиком деревянного города, словно бы, исподтишка просачиваясь в  низины и подвалы. Их муравьиная структура постепенно расслаивалась и стратифицировалась, но ни один камень не мог покинуть конгломерат кристального разума, иначе их слияние сияния можно было бы посчитать совершенно неполным.
    Каменный рой предпочитал смотреть из стекольной темноты окон на верхних этажах, охватывая гранитным взглядом любую мелкую деталь, когда, словно бы пропитывающийся слизень, от одного места Земли в другой уголок, а из другого уголка - в новый угол в суровой вечности Кристаллов разверзались врата онемения. Люди уходили за людьми, столетия - за столетиями, и каждый элемент для поддержания баланса его тяготел одновременно к элементам, преданным ему самому, либо настолько отличающимся, что вряд ли можно было обнаружить в кристаллах хоть толику того сходства, которое изначально придавало им тот самый неповторимый чарующий  шарм. Красота и гармония камней всегда были при них, но вечность пронизывала их самосознание насквозь, а ветры гуляли по кругу, примыкая по всё большим и большим порциям к оставленным без Смотрителя камням.
    Пробудившийся от многовекового сна, наведённого силой кристаллов, Леяу долго отыскивал сходство и различие с решениями оригиналов. Их слава нашла саму себя в деяниях, когда поднимались летучие сады камней. Небо ушло под ноги, а над головой вздымал могучую грудь пенистый океан, пульсируя кристальным языком, сбирая по берегам случайно занесённую туда добычу. Основным инструментом для привлечения внимания кристаллов был высушенный солёный образ. О, какими формами он обладал, о, сколь прекрасна его  зелёность и пупырчатость, достойная инкрустации огурцов в монархическом скипетре. Вокруг надзирателя, обращённого вновь вглубь и вправо, плясали калейдоскопы, и их невозможно было даже не заметить с высоты птичьего полёта. Так появилась первая изначальная азбука танцующих камней. Их рой обретал жизнь и разум, их согласованность порождала гармонию, а их непоколебимость приводила к завершению любое начатое ими дело. Так и малая толика человека или зверя принадлежит к природе, лишённой жизни, тогда как целиком каждый из нас ту жизнь образует и неоднократно использует за весь имеющийся период своего внутреннего существования. Вскоре каждый камень на планете оказался ввязан в столь странную и нелепую идею подключения разума кристаллов. Камни смотрят на нас, но молчат, ибо чаще молчит тот, кому есть, что сказать, а уж если тот, кому есть, что сказать, всё же прояснит собственное мнение, то последствия могут видоизменяться от бесконечно высоких и прекрасных до потерянных где-то буфере между пространством и временем.
    Сушёный огурец манил камни за собой, и их паутина несколько ослабила цепкую хватку планеты. Земля нездорова. Её карбункулы периодически лопаются, и тогда гибнут целые города и посёлки в потоках выходящих из земного абсцесса излишеств причудливо застывающей пемзы. Лава же не только разрушала, но и созидала камни, становясь движущей силой эволюции кристаллического разума. Переплетения кристаллов образовали нейросеть общемирового масштаба, и тогда обретённого камнями разума хватило бы на для планетарной саморегуляции. Леяу высказал пожелание очутиться внутри каменного интеллекта и тогда был практически мгновенно услышан.
    Внутренность кристалла напоминала открытый космос, за тем лишь исключением, что что здесь было тепло, и вполне удовлетворительная для дыхания атмосфера просто не имела права лишать радости первого человека, проникнувшего столь делеко вглубь. Поначалу холодное сияние звёзд было совершенно неподвижным. Затем звёзды пришли в хаотическую пляску, лишённую, на деле, действительного хаоса. Этот разбег звёзд напоминал, скорее, работу слаженного механизма, наподобие качественных и утончённых часов, оснащённых функцией завода. Постепенно, порядок начал приобретать всё более новые и новые формы, пока среди радикально чёрного неба не появилось потустороннее голографическое лицо, словно бы составленное из многочисленных крупиц звёзд и планет. Левый глаз лица состоял из созвездия Плеяд, тогда как в правом глазе флюоресцировали ближайшие планеты, а звёзды связывали с ними всем запомнившиеся события. Лицо непрестанно менялось, проходя все стадии всех возможных эмоций, а затем нахмурилось и зычно пробурчало: “Глас Космоса объявляет - я есть изначальная форма, искажённая отражением твоего разума. Замкнутые цепи нуля, перешедшего в бесконечность с бесконечностью, переходящей в ноль, порождают исток естественности”.
    Завертелся калейдоскоп из галактик, звёзд и комет, выстроились ряды Запредельного, и только тогда Леяу осознал, сколь многие вещи держатся друг за друга оттого, что, всего лишь, являются самими собой, возможно, что и не до конца проявленными. Леяу познал суть камня. Он сдвинул осколки так, чтобы каждый цельнокристаллический лотос заискрился в лучах Солнца и передал всю свою поглощённую энергию на невообразимые нужды устья каменной тропы. И вход в Землю оказался открыт. Тогда Леяу с лёгкой душой решил покинуть мир. Ход вёл столь глубоко, что и дна видно не было, но, судя по размеру покатых ступенек, этот ход был предназначен не только для одного человека, да и для человека ли вовсе? И вот они - в мохнатых звериных шкурах ждут уже Леяу на другом берегу моста, слепленного из сплочённых единой волей булыжников. Стоило Леяу пройти по мосту, как все булыжники осыпались в бездонную пропасть. Такова судьба монаха-камнекопателя, обретшего покой в виде кристаллов.