Озадачившись вопросом начать исследование новое и весьма способное заинтриговать современные мистически настроенные круги молодёжи, решил я поподробнее разузнать о мировых сподвижниках и продвиженцах подобного направления в деятельности. Предо мною самым распрелестным образом лежала целая череда величайших фамилий и имён, но, не располагая столь же величайшим объёмом времени, я вынужден был выбрать из всех них лишь кого-то одного.
И вот, выбор мой пал на представителя местных le propriétaire foncier de village, проще говоря, сельского помещика - не то, чтоб мелкого, однако ж и не крупного помола, с земель коего ежегодно получали мы ни много ни мало, а двадцать тысяч пудов зерну ржаного, тысячи полторы мешков зерну пшеничного, высшего сорту, да льну ещё тканей готовых аршинов по восемь иль девять сотен в полотнах домотканых с кустарного производству, налаженного у барина в приусадебном хозяйстве. Тем он, собственно, и кормился.
Но сельская жизнь образа патриархального была бы скучна и, верно, виделась ему невмоготу бессмысленной и провинциальной, далёкой от роскоши дворцовых увеселений Петербурга и царских интриг, если бы занятием любимым не разрешил барин в годы младости своей бурной избрать науки толка оккультного, широко продвигаемые в ложах тайных сообществ, оплетающих, как известно, своей конспирационной паутиною, версту за верстой просторы Российской Империи, заглядывая даже в такие медвежие углы, коими, всенепременно, явились бы взору представителей благородных des couches nobles и окрестности нашего глухого городишки, не от хорошей, однако ж, жизни основанного в уральских предгорьях par messieurs scientifiques Татищевым и де Гениным чуть менее, нежели с полтора столетия уж как тому назад. И в сиих, упомянутых мною сообществах таинственных культов, отысканный барин даже всевеличественно удостоен был высокого звания le maître и знатока сил сторонних, ведомо, представляющих опасность немалую для ума неподготовленного и непосвящённого, иль же гибельных для душ чистых, за помазанника нашего престолонаследного радеющих.
Впрочем, понять барина можно было и проще, безо всяческих тех масонских премудростей. Крестьяне пред ним ниц падали да дрожали со страху, он лишь посмеивался над собственным сложенным народной молвой образом, да с довольствием преогромным, вестимо, пользовался всеми открывавшимися с этого образу преимуществами. Помещика величали по паспорту Пётр Игнатьевич, а за глаза, кто - авелитом, кто - альбигойцем, кто - манихеем, ибо именно в этих течениях и бывали, по слухам народным, сокрыты глубинные корни, как говорят в столице, la société maçonnique secrète, куда, по сути дела, и входил Пётр Игнатьевич. Хотя без пущих доказательств голословная молва du peuple мнится мне всего лишь пустым сотрясанием воздуха, мелкой рябью проходящим по поверхности тёмного ума всенародного, ищущего себе забаву в слухах, сплетнях и домыслах ровно настоль же, насколь сей дворянин искал себе забаву в ритуалах сфер вечных духов, шифрованных заклятий, алых свечей и замысловатых пентаклей, так что с подобной нетипической позиции ближайшего усмотрения барин и мужик оказывались до поразительного подобными друг другу. К слову сказать, Пётр Игнатьевич был родом из мелкопоместного и, пожалуй, ещё больше измельчавшего за последние годы дворянского роду.
И вот сейчас я, покрикивая на кучера, да указывая тому стегать лошадей покрепше, нёсся по кособоким русским дорогам, не делавшим принципиальных исключений ни в одной деревне, в том числе и в поместье, куда я имел честь направиться, прозванном Мелихово-Чухонеевкой. Поименована так деревня сия была в честь основателей своих - кругосветных путешественников, фамилии коих являлись, как следовало из названия, Мелихов и Чухонин. Излазив пешим ходом почти toute la Terre, сии два друга-товарища решили было поселиться на старости лет в здешних краях отшельниками в тесных хижинах-сторожках, отстоящих подальше от суетного мира столичной цивилизации, точно бы согласившись на добровольную ссылку в одном из самых популярных регионов la province, куда в былые времена стеклось немало беглых крепостных, попав под новую кабалу металлургического услужения дому Демидовых. Однако и не желая и возвращаться к прошлым господам, крестьяне, конечно же, подавали сиим своим старым помещикам отменный урок, выказывая оных отнюдь не в лучшем свете среди прочих, даже и мелких, родов дворян.
Мелихов и Чухонин же просто немало поотвыкли от цивилизации за долгие годы своих скитаний, что и послужило немало их невозвращению в юдоли огней и des bals крупных городов. Прошла совсем лишь невеликая доля времени, и тогда помаленьку да понемногу вокруг отшельнического поселения принялись отстраиваться избы всё тех же беглых крепостных, прибывших из иных регионов нашей необъятной Империи, и годков этак десятка через три вкруг обители былых путешественников возвысился даже барский терем.
Так, за измышлениями, мечтаниями, представлениями и вспоминаниями, мы с кучером почти незаметно подобрались к особняку Петра Игнатьевича, разве что традиционные ямы да колдобины с ухабами напоминали мне, с завидной регулярностью отдаваясь болью в копчике, о том, что странствую я по тропам de ma Patrie. Надобно было отдать должное и экономной нерасточительности и бережливости хозяина поместья во всём, что касается содержания своих крестьян: избы вкруг его усадьбы зрились мне зело неухоженными - с потемневшими срубами полусгнивших круглых брёвен да натянутым на окна заместо стёкол ветхим бычачьим пузырём мутно-непрозрачного облику, да ещё соломенными крышами, обращёнными бегом времени в сущий кормовой силос и прохоженными насквозь во многих местах мелкими красноглазыми домашними вредителями полей да степей, c'est-à-dire les souris.
Зато барская изба высилась над скошенными хижинами крестьянскими неимоверным трёхэтажным особняком из дерева, блестевшего так, словно было оно искусно остругано местными “левшами” лишь намедни, да расписано по всей поверхности промыслом народным под гжель с хохломою, будучи изукрашено изразцовою облицовкою вкруг ставен наипрекраснейшими образцами зодчества древесной резьбы. На крыше терема на высоком медном шпиле с флажком восседал красный, напомаженный суриком железным, le coq с флажком и облика почти что живого, детально отлитый из чугуна, вестимо, под особый барский заказ в соседней Оренбургской губернии, на тамошнем заводе, что в Златоусте значится, иль же у нас, в Каслях губернии Пермской. Каждое бревно терема было изукрашено всевозможными красками, белилами да румянами, прямо как на свекольных щеках любопытно принявшихся поглядывать на мою видавшую виды карету конопатых симпатичных деревенских девок, или, на благородный манер, la jeune fille sympathique du village, бегавших босиком по хлюпающим лужам, лишь едва приподняв мешковатые юбки, дабы не забрызгаться, и старательно обходя des verrats, мечтательно полураскисших в полном забытье среди луж в нескончаемой радости оттого, что снизошедшие вечор осенние ливни принесли им новые прохладные и сырые постели для полуденного сна.
Стоило мне лишь едва покинуть карету - и вот уж створки помещицких ворот пригласительно приотворились. Верно, сам барин заприметил меня по скрипу и грохоту ухающих на ухабах колёс, хрипловатым окрикам старого кучера да ещё самодовольному ржанию тройки de mes chevaux bais, призакупленных на позапрошлогодней ирбитской ярмарке ажно за добрых сотни три червонцев каждая. Барин, разодетый в атласный халат, алого, как лучи догорающего заката, цвета с примесью дымно-серых, верно, от повсеместно и безраздельно властвующей пыли, и пронзительно-пурпурных вставок, распростёр ко мне свои объятия, точно был я гостем, жданным им со издавних пор, хотя, к некоторому стеснению своему, стыду и терзаниям душевным, отмечу, что обстоятельства заставили меня столь торопливо вести приготовления к поездке в помещичью усадьбу, что позорно pour l'éducation noble запамятовал я уведомить барина заранее о внезапном прибытии своём, что, верно, как снег на голову ему образовалось, не сочтя также, ведомо, за необходимость жизненную, отправить письмецо или, хотя бы, записку краткую с ближайшею почтовою оказией, чего ранее, selon les règles de la convenances, не позволял себе ни единого разу.
Письма, по обыкновению, привычен рассылать по неким случаям, подобным сему, на пропитанной специальным восхитительно-цветочным l' eau de Cologne дорогой французской бумаге с водяными знаками, притом ставя, всенепременно, жирную сургучную печать собственного же старинного дворянского роду на конверте, равно как и фиолетовую печать чернильную по соседству аvec le monogramme personnel. Иные же письма, кои в более изрядной степени являли ценность по содержанию внутреннему, и даже ещё более преважного толку, предпочитаю доныне слать на телячьем пергаменте, кой в век наш прогрессивный открытий научных да повсеместного властвования светоча человеческого de l'intelligence, почитается изрядным ретроградством многими прочими господами, столь же прогрессивными, сколь и нигилистическими в своих измышлениях, сполна сдобренных чёрными семенами республиканских философических поветрий, на корню противных воли монаршей, а оттого яду уподобленных, медленно растекающемуся по жилам Империи, сердечно страждущей благоденствия всенародного, выраженного в непоколебимости правления Императорского дома семьи Романовых в России, ныне находящейся под присмотром царя нашего Александра Николаевича, по свершениям его достойным прозванного Освободителем.
Барин Пётр Игнатьевич вскинул руки долу, широким жестом пригласив меня в дом, и ажитированно воскликнул, карканьем выкрикивая слова, доносящиеся откуда-то из-под двойного подбородка и вылетающие прямиком из толстогубого растрескавшегося рта на скомканном блине помятого и заспанного лица:
- Проходите, проходите, le monsieur, я как раз ожидал Вашего прибытия с минуты на минуту!
- Да как же, le seigneur, Вы ожидать меня в гости изволили, отколь предупреждены мною заранее не были, даже отнюдь наоборот?! - поинтересовался я у хозяина особняка, испытывая небывалого свойства и широты изумление и смятение ума.
- Так это уж мне одному ведомо, откуда. Но Вы проходите, проходите. - помещик хитро посмеивался, хотя улыбка его и тонула в худо расчёсанной бороде, где застряли несколько капустин, вестимо, из обеденных щей, и торчал тёмно-зеленоватый хвостик лаврового листу.
Особняк при ближайшем знакомстве изнутри оказался ещё грандиознее, чем виделся снаружи. Он не уставал поражать меня сиянием отполированных до блеска кресел, пёстрых и пушистых персидских ковров, распрекрасной отделкой стен и небывалыми для незнатного рода в общем-то захудалой деревеньке позолоченными портьерами, мраморными статуями, подделанными под le style antique мастерами не столь par les antiques - почему-то я был в этом целиком и полностью уверен, и статуи сии стояли в закруглённых полуцилиндрических альковах, изнутри расписанных сценами из былинной русской жизни: шапкозакидательскими бородатыми боярами, княжескими одеяниями, тройками крепкого телосложения богатырей в начищенных стальных латах, сверкающих на солнце, тут же были скипетры, короны, орлы - les jumeaux siamois - как бы выразились в виду двухголовости оных некоторые современные медики из кругов аристократических, были здесь и прочие символы верховной монаршей власти, да и всего, что в сём особняке повсеместно присутствовало, куда ни обрати свой взор, поистине было не перечесть - от разнообразия начинало мельтешить в глазах, прямо как перед par la syncope - состоянием очень популярным и часто происходящим по любому поводу и даже вовсе без такового в среде петербургских мадемуазелей высшего общества. Сие, в известной степени, помутнение рассудка, как правило, поддавалось исцелению нашатырём, свежим воздухом и бриллиантовым ожерельем, вовремя переданным даме в качестве du cadeau.
Так же и все предметы интерьера барского терема панорамно казались гранями драгоценных камней, но стоило лишь на мгновение приглядеться - и на всём виделась печать абсурдной безвкусицы хозяина, но вместе с отсутствием во всём аляповатом стиле хоть какого-то намёка на гармонию, чувствовалась немалого размаха страсть барина к помпезности, вычурности, чинопочитанию и лизоблюдству, отдающая даже, в некоторой степени, нездоровым душком его вероятной de la pathologie psychique, которую, впрочем, совершенно не дивно было приобресть, являя собой одного из самых активных и фанатично преданных участников тайных оккультных лож. Хозяин, разглядывая меня с весьма чванливым выражением на лице, лишь только стоило переступить порог его дома, указал на ближайшее из кресел и позвал прислуживавшую по дому крестьянку:
- Марыська, а ну-ка подай гостю местных яблок да винограду лозы с три-четыре. Да вина с моего погребу ковш налей десятилетней выдержки и мёду черпака с два, а то, ишь, прохлаждаешься тут безо всякого делу.
Горничная-простолюдинка, весьма, надо сказать, невзрачная из себя с виду и представшая обликом самого неряшливо-чумазого свойству, приземистого и какого-то уж слишком полусогбенного виду, как скромная старушка, хотя было ей на вид не более, как лет двадцать, понеслась выполнять просьбу своего покровителя, а я меж тем обратился к нему самому:
- Как Вы, барин, вероятно, сумели догадаться и самостоятельно, я к Вам прибыл по делу свойства таинственного, ибо стало мне известно, что до познания свойств мира в отношении всего mystique et non connu, вы охотник не малый, и не просто любитель, а, как у нас принято выражаться, le vrai professionnel. Что же до конкретных вопросов, приведших меня в здешние края, так, быть может, Вы сумеете, задействуя особенные умения, полученные в ходе таинств, церемоний и ритуалов, ответить на наиглавнейший средь всех вопросов, что я намереваюсь задать Вам: скажите, уважаемый, Пётр Игнатьевич, доводилось ли Вам в неких ваших ритуалах, в кои, всенепременно, посвящали на веку Ваше высокопревосходительство, верно, немало, слыхивать о некоем понятии толку du transcendantal, прозванного средь народа тёмного и непросветлённого, к коему по данному вопросу относится и Ваш покорный слуга, невесть что означающим термином “междометие Улум”?
Было бы преприятно, отколь бы соблаговолили Вы просветить меня также и относительно взаимосвязанных с оным междометием поползновений душ человеческих и умов. Не является ли знание сие тайным настоль, что Вы были бы не в состоянии поведать мне о смысловом наполнении такового, даже если бы и во всеведении находитесь относительно сокрытых тайн жизни, о коих я столь дерзновенно осмелился вопрошать du maître des sociétés secrètes, то есть Ваше высокоблагородие?
- Вот так, сразу к делу! Уважаю практичных людей и их цепкий деловой подход! Сейчас всё больше водятся les romantiques, выросшие на дешёвых парижских новеллах, да душащиеся такой же дешёвой западной туалетной водой: всё у них ветры в голове гуляют, а о знании истинном задумываются нечасто, реже, чем следовало бы задумываться или, по мере крайней, чем я бы мог посоветовать им задумываться о таковом. Несть числа им.
Всё бы им лишь пистолетами друг в друге дырки оставлять, по кабакам шастать, служить на Кавказе, да кадрить des jeunes filles aristocratiques. Впрочем, век таковых беспечных молодых людей недолог, отколь Вы знаете, сударь, романтики сии, в коей мере ни были бы известны на всю Российскую Империю итогами творений стихотворческого поветрию, помноженного на воображение, воспалённое ветрами младости бурной, а всё на тех же дуэлях и с теми же французами порою век свой скоропостижный оканчивают. Сколь бы ни был величественен и гениален полёт их мыслей, признаваемых в кругах всезнающих столичных книгочеев да знатоков литературы русской, однако ж гибельная l' extravagance юных романтиков единомоментно всё перевешивает. Всецело рад, что Вы, сударь, не из числа оных мечтателей и устроителей воздушных замков.
- Значит, мы можем приступить к делу, Пётр Игнатьевич?
- К моему повествованию о междометии Улум? Опасаюсь разочаровать Вас, но оно ожидает быть недолгим, как и век мечтателей, о коих лишь миг назад беседу вели. Я и взаправду слыхивал о сём междометии, да токмо ни в одно из таинств оно не входит. То ль слишком мелким считают таковое, то ль напротив - слишком тайным. Есть у нас здесь, средь прочих поселенцев в Мелихово-Чухонеевке, человек один из монашествующих, l'ascète-ermite, что ведать об Улуме может поболее. В местном ските обитает. Тут я всё ради него, ради него лишь единого за деревней монастырь обустроил. Как пришед он ко мне однажды: бородища топорщится в разные стороны, как метла ведьминская, сам весь растрёпан, на ногах лапти худые, во времена ещё давние, поди, связанные да стоптанные, и то - кое-как надеты, рубаха домотканая грязная и лохмотьями вся висит, а сам-то он в ссадинах - какой-то юродивый иль нищий, одним словом - la personne sacrée, да и как падёт на колени прямо пред порогом моего терема. “Ой”, - говорит. - “барин, не вели меня гнать взашей, позволь лишь в деревне твоей селиться. Ведь место здесь, знамо, великое”.
Я, его слушамши, сам же всё заизмышляю: “Да какое уж там великое место, сюда за последнее столетие даже никто из крупных и значимых des fonctionnaires не наведывался, ни средь дворян, приближенных дому царя нашего, никто не заезживал, обитель мою трёхэтажную не посещал. Но, ведает судьба, всё меняется, да меняется, порою, не в лучшую из сторон своих, отнюдь: царь-то наш, батюшка, как пару лет тому назад уж велел долгу крепостническому крестьян пред дворянами саван заказывать, так с тех самых пор житья ни нам, ни крестьянам освобождённым не стало. Они, того и гляди, бунт подымут, барина на вилы посадят, восстав супротив непомерного оброку втридорога. Оттого и дворянам беспокойно живётся, и крестьянам в тяготу делается.
Ежели раньше крестьянин работал сперва на барина, а затем ещё и для себя ради, и всё взращенное в собственном хозяйстве приусадебном вкруг de la maison paternelle для выгоды же собственной и пользы немалой имел, то отныне, мало того, работа его осталась, как прежде была, так ещё и средства с хозяйства своего на откуп личный барину откладывать должон. Ради откупу крестьянин и штаны последние с рубашкою, и даже лапти залатанные продаст, а всё на нас, помещиков, серчает окаянный мужик, что мы тяготы оные ему хомутами вкруг шеи затянули. А мы-то же здесь причём? Всё царь-освободитель делов-то натворил.
Ну да ладно, не станем разглагольствовать лишку. То ведь, поп местный в церквушке всё толкует народу, святотатство превеликое - о помазаннике Божьем худо отзываться, да токмо, грех на душу, мало я что-то верю словам проповедника, он, окромя своих Библии да Евангелия, и книг иных за жизнь всю не ведывал, мне же в À la loge maçonnique, бывало, такие тайны приоткрывались, от коих бедный священник наш местный, мелихово-чухонеевский, точно бы безумцем не похуже старца того навеки бы заделался.
- Возвращаемся в мыслях насущных к аскествующему Вашему au sage, сударь. - решил я самую малость отвлечь помещика от потока изливающихся вовне сведений, излишних для ума моего в свете событий сложившихся, за сим немного пожевал губы, переложив ногу на ногу на манер западный, аглицкий, позволив себе опосля спросить у Петра Игнатьевича. - Отчего же Вы полагаете, что этот Ваш “святой отец” пригодным образом разбирается в делах столь, на первый взгляд, de non les sacrés, к коим я осмелюсь причислить, опасаясь навесть на чело своё гнев светлых существ вышних, и общую le thème разговору нашего - междометие Улум?
- Ах, да вот Вы, господин, слушать ли изволите-с, барина-то не перебиваючи? Так обо всём по порядку Вам и поведаю-с. Значит, бросается мне тот юродивый в колени да и слово небывалое мне скорым таким шёпотом молвит под самые уши: “Не знатного роду я, да знавал на своём веку поболее многих знатных, полмиру излазил ходом пешим. Старец Чурисий меня величать. И, вот, наконец-то, именно здесь, в околице, сподобился отыскать я то, что за жизнь всю предшествующую углядеть тщился с возрасту дитячьего самого: в местах тутошних, прямо за деревнею, лаз имеется в мир иной. Ход тот не всякому приоткроется, а тому лишь, кто в душе его и духе прозрение великое хранить сподобится.
Ведаю, барин, слыхивал о подвигах Ваших на алтаре наук оккультных, да токмо акое мне соизвестно сделалось, о коем общества твои тайныя отродясь не сказывали, отколь и сами не ведают ничего сподобного. Ажно взалкаешь ты всем сердцем и душою, да и свожу тебя в тот мир иной, а отколь не взалкаешь - что же, буду сам в те места путь держать за знанием, мудрость величайшую содержащем в краеугольном камне своём. Но упредить тебя должон: поход сей опасен, и посему не всякому барину приглянуться сподобен”.
Но сколь бы всё сие ни померещилось мне тогда и в самом деле удивительным, смысл истинный сокрыт не в том. Отвёл меня раз старец Чурисий в место, им указанное - часа три иль четыре было в ночное-то время - к тому самому ходу сокровенному, потаённому. Идём, а вкруг осень промозглая сыростью дышит, дует в лицо хладными шелестящими ветрами, подвывающими заунывными par les fantômes в чёрных кронах деревьев, вороны бесцеремонно со древ тех дальних крик подняли, да жёлтые с красными листья оземь бросаются, подскакивают и перекатываются с одного места на другое, аки испуганные мужики крестьянские, усердно бьющие челом пред судом барским. И так меня хлад сей октябрьский пронзил льдистыми иглами своими, ужаснув в мере столь зело немалой, что мыслями всеми унёсся я тотчас к возвращению в натопленный терем мой тепла и уюта, ратуя и хлопоча за доброго здравия схранение да жизни вековой la chance. Посему ж понудил я Чурисия обратно в терем златоверхий меня сопровадить, да и впредь велел по делам страхолюдства подобного не тревожить.
- Что ж, барин, Пётр Игнатьевич! Мир дому Вашему, да и преогромных величин благодарствие от нас к Вам за дивное угощение хлебосольное да гостеприимство радушное. Могу ли я du sacré Вашего Чурисия повидать иль нелюдимым бирюком старец сей отрекомендовал себя, а оттого и гостей незваных привечать не соизволит? - я решил, что ничего нового, окромя услышанного, хозяин усадьбы уж сообщить вряд ли сумеет.
- Людимый иль нелюдимый - кто же сподобится спрашивать старца о сём? Пока на моей он земле, вот пусть и живёт по правилам, мною же заустановленным. Уж гостю-то доброму, наподобие Вас, отказать, верно, не посмеет, иначе невесело будет ему, измышляю я, и тогда ужо никакой лаз в миры чуждые, чурисические, не позволит здравию доброго схранить старцу. Пойдёмте со мною, сударь, уж извольте-с. - Пётр Игнатьевич развернулся спиной и, переваливаясь с ноги на ногу, как пожилая клуша, прошествовал к парадным вратам собственного терема. Наблюдая за помещиком со спины, я обратил внимание, что именно, как говорится, de la position indiquée, тот сильнее всего уподабливался внешностью жирной сварливой старушке, вестимо, страдающей, в силу возрасту своего, костяными наростами да полостей внутренних расширением на ногах, но уж всяко не походил он на самого себя - крепкого с виду и бодрого мужчину лет ранних пожилых, с едва проглядывающими со всяких мест идеально округлого черепу его витыми волосками, выбивающимися из-под давно нестиранного и засаленного головного убору, называемого светскими дамами le bonnet, а простолюдинками - чепчиком, и столь же чаще носимым дома в дамских кругах, сколь редко можно было наблюдать оный на экстравагантных мистически взирающих на жизнь les propriétaires fonciers âgés, к коим, несомненно, всецело можно было бы причислить и Пётра Игнатьевича. Впрочем, хозяин - барин, кто ж я таков, чтоб судить о причудах la mode, осуждая высокие вкусы русского дворянства, к коему всецело принадлежу и сам?
Свершив по Мелихово-Чухонеевке пешую прогулку, вместо конной, моциону ради, я ещё раз освежил в рассудке своём представления о хозяине здешнем. Повсюду громко покрикивало грозное чёрное воронье, прямо, как у Петра Игнатьевича в его рассказе недавнего времени, повсюду валялись пыльные зёрна, просыпанные, вестимо, с худых крестьянских мешков, а покосившиеся сараи в приусадебных хозяйствах этих милых сельских обитателей, ютившихся на тесных клочках земли, виделись мне готовыми повалиться на нас с барином со всяких сторон от легчайшего дуновения ветру, ибо доски крестьянских построек испокон веку обращены уж были в сущую древесную гниль и ветошь. Из подворотен пронзали нас сквозящие тоскою голодные взгляды отощавших и облезлых des chiens и провожали маслянисто кувыркающиеся подуставшие мысли ленивых des chats со свешивающимися патлами грязной шерсти, которую их хозяева, ведомо, и не думали отмывать за весь недолгий и безотрадный в сём поместье кошачий век - мне мнится подобная нечувствительность и безразличие народа vers le niveau du confort своих домашних подопечных зверей в изрядной степени возмутительным дикарством, чего в обществе высшей аристократии усмотреть по факту il est impossible, за редким и повсеместно осуждаемым исключением.
По прошествии ещё невеликой толики времени деревня, состоявшая из нескольких десятков убогих и страшных дворов, закончилась, уступив пространство высокой и долго тянувшейся вдаль гранитной стене монастырского скита. Le couvent сей не сказать, чтоб был уж слишком велик - скорее уж как раз наоборот - он производил впечатление обиталища размеров зело небольших однако же учитывая, что там житие вёл, по-видимому, один лишь старец Чурисий, для оного сие были воистину великие хоромы, величиною вторые в поместье после знатного особняку барина Петра Игнатьевича. К тому же скит обладал пред особняком одним немаловажным преимуществом, выраженным в гораздо большей прочности гранитных каменных стен по сравнению с древесными брёвнами барского терему. Мне подумалось, что en hiver в ските, должно быть, делается крайне зябко - и поёжился от хлада, сей же миг сотрясшего самое нутро моё. На крыльцо вышел сам отец Чурисий, всё указывало на то, что это именно он и был, и поклонился пред нами:
- О, барин Хорохорин прибыл да гость его безвестный.
Пётр Игнатьевич вздрогнул. Кажется, по фамилии без имени-отчества его здесь никто величать не осмеливался, что было простительно для аскетствующего святого отца и посему называть помещика по фамилии не воспрещалось.
- Что же привело таких господ в мой скромный скит, в мою обитель? Подперев фертом руки в боки, барин гордо выпятил грудь:
- Да вот, гость мой с тобою сговаривать возжелал. Я ему про мир твой тайный поведал да ход в него, что в лесу сокрыт. Вот и интерес возник к персоне твоей. Поведаешь гостю, что и почём с миром тем.
- Мир тайный - он на то тайным и зовётся. О, оно, конечно же, поведать-то поведаю, да только знайте, что так просто он не пред кем не отворяется. Как Вас величать-то, сударь? Аль ещё барин один?
- Аркадий я, Геннадьевич по батюшке, уж соблаговоли, le vieillard sage.
- Ась? Вы, Аркадий, верно, как барин мой, тоже всё иноземщину во снах видите, кланяетесь в ножки всему чуждому да забугорному. Так знайте - не дворянского роду я, посему ж на вашем, лягушачьем, не уразумею, хоть бы вы и разопнитесь здесь предо мною. Токмо на родном языке сговоримся мы с Вами. - от этих слов старца мне и впрямь аж как-то неловко сделалось, я уж и поотвык от общества людей, свершенно не ведающих величественных и не знающих преград по красоте звучания музыкальных переливов французской речи. Но впредь избрал решением в разговоре с Чурисием избегать переходов на напевную речь жителей с берегов Сены, используя лишь фразы и слова вечно отстоящих вдали от западной культуры потомков южных полян, веками тому назад смешавшихся с прочими славянскими племенами и настырно перенимать опыт Запада не желающих.
- Ты, я полагаю так, сколь наслышан о тебе, и есть отец Чурисий?
- Чурисий, Чурисий. - сощурил и без того узкие глазки отшельник. Росту он был невеликого, волос на голове совершенно не имел, но зато носил патриархального облику седую бороду свойства и размеров самых препространных, кою же с младости, вестимо, и не состригал никогда вовсе, а оттого свешивалась она у старца гораздо ниже поясу, достигая самых колен его некоторым подобием клинышка остроконечного виду. Он был весьма и весьма глубоким par le vieillard в возрасте уже практически предвековом, одетым в самые простые одежды из серой крупнотканной мешковины, а на ногах же носил нечто наподобие грубых и давно стоптанных des babouches.
Но при всём том своим невысоким ростом, постоянно щурящимися подслеповатыми глазками, задорно блестевшими из-под чуточку припухших век, небольшим носом, и наоборот, не в меру крупными волосатыми ушами, долгой змеёй бороды он изрядно напоминал монаха, прибывшего из далёкого восточного полумифического Тибета - страны поднебесных гористых кряжей и непостижимых для ума тайн. À l'Empire russe, чей народ мало интересуется подобными вещами, ходило всё же предостаточно слухов да многообразных толков, ни единый из коих, при ближайшем рассмотрении, достоверным считаться не может.
- Отколь уж не покривить душой, батюшка, - ещё раз преклонился я перед стариком, в коем явственно чувствовалось нечто величественно-несгибаемое, чего напрочь лишён был Пётр Игнатьевич, а после продолжил беседу со стариком. - так меня более всего интересует знание о тайном междометии Улум. Ако же естество являет оно из себя и при коих условиях достигнуто быть сподобно?
Старик с недоверием посмотрел на барина.
- Барин Хорохорин, позволишь ли мне собеседовать с гостем с глазу на глаз без твоего соучастия в вопросе его всемирном?
- Годно баешь, старик. Добро даю, ладно, собеседуй, како велишь с гостем моим, Аркадием Геннадьевичем.
- А Вы, господин, как собеседование сие закончить изволите-с. - обратился помещик ко мне. - Заходите-ка ко мне тогда соизнова: Марыська моя Вам чаю самовар заварит, вот и попьём с баранками да мармеладом с Ташкенту нынче привезённым. Эта la servante у меня же экая шустрая - всё зауспеть сподобится, уже ж и откупные выплатила. Тут, почитай, с отмены крепостничеству-то всего-ничего прошло, а она - ишь какова, меньше, ажели за два году управилась, а всё со двору барского уходить не желает. А то ль ей худо так что ли? Проживает в тереме расписном: тепло, хлеб-соль, разве что случается такая напасть, что клоп по ночам где заукусит в места мягкие да холёные, но токмо дело то всецело поправимое. - барину явно не давала покоя тема отмены le servage в нашем государстве, и прямо-таки зудела в его мелкопоместной и не слишком-то высокородной душе непрестанно и беспрерывно, куда уж поболе всяческих немалочисленных тайных сообществ, в коих имел le bonheur - ou le malheur - со издавних пор состоять помещик сей столь громко и антиконспиративно, что о том с сих же соиздавних пор и ведомо было всей околице Мелихово-Чухонеевки и даже за дальними пределами таковой.
Отец Чурисий, тем временем, указывал блестящими, как у синички, и, одновременно, пламенно-сияющими, как у филина, глазами на то, что должен я переступить порог монастыря и проследовать за стариком вовнутрь покоев его. Не сказать, чтоб внутри скита было слишком уж просторно - тогда бы кельи уподобились пиршественным залам древневаряжских ярлов, но нет, большую часть пространства келий занимали именно объёмистые глыбы стенного граниту, толщиною доходящие порою аршинов до четырёх, но зато, верно, неуязвимые для снарядов вражеских совершенно, что, всенепременно, уподобляло скит крепости. Отшельник запер толстую дверь, целиком выструганную d'un vieux chêne, чугунным ключом, что весу на вид был с четверть сотни золотников, и, провернув на два обороту, точно убоявшись, что некто может зайти или подслушать, зажёг по углам комнаты факелы да керосиновую лампу вдобавок, про себя постоянно не уставая бормотать: “Междометие Улум его интересует, ух, междометие Улум, ишь акой нашёлся такой”. Усевшись на подстеленный соломкой деревянный ящик, служивший, по-видимому, вместо стула, Чурисий скрипуче пробубнил:
- Вы, Аркадий, верно ли, не ошиблись иль, быть может, где-то прозаслыхивал я не то - уж слух-то на старости лет совсем никакой, говаривали Вы про междометие Улум, нет ли?...
http://www.proza.ru/2015/10/24/1555
