Арт-студия "Вереск"

Командировка - это всегда сомнительное удовольствие. С одной стороны, это замечательная возможность попутешествовать, посмотреть на дальние города и регионы страны, или же вовсе - на дальние страны, не исключено, что заморские, при этом на халяву и не особо-то, как правило, напрягаясь. С другой же стороны, сложно найти ситуацию суетную и кишащую всевозможными неожиданностями в большей мере, чем отправка в командировку. Если к запланированному летнему или зимнему отпускному отдых ты тщательно готовишься, продумываешь все нюансы и заранее иногда смакуешь предстоящую поездку, скрашивая серо-буро-малиновую тоскливость будничных дней, то уж что-что, а командировка сваливается всякий раз прямо как снег на голову, особо не утруждаясь быто продуманной и обсмакованной. 
И совсем уж неприятно, если шлют тебя ни куда-нибудь типа Сейшельских островов, Лос-Анджелеса или, хотя бы, Питера, а, к примеру, как Велимира, в окрестности деревни Сургучные Икпитли, о которой известно разве что её старинное многовековой давности происхождение да отстроенная ещё поди при царе Горохе крупнейшая в области фабрика по производству особо чистого сургуча, проработавшая до скончания времён Советского Союза и вместе с ним же ушедшая в небытие, оставив лишь руины на радость местным ребятишкам и любителям отстраивать приусадебные баньки-сарайки из бесплатного кирпича. Что же до значения второго слова в названии деревни - Икпитли - то оно оставалось загадочным и необъяснимым не только для случайно забравшихся в такую глухомань бедолаг, но даже, вероятно, и для самих местных жителей. 
Поэтому узнав о направлении своей командировки, Велимир испытал весьма и весьма мало радости. Была у него, правда, одна небольшая особенность, касающаяся его здоровья, по поводу которой он и к врачам-то как-то особо обращаться стеснялся. Всякий раз, когда он приезжал впервые на какое--то новое место, он так волновался и так сильно потел от волнения, аж исходя испариной, что поутру на его теле всенепременно образовывались покрасневшие испарины, которые затем по полдня дико чесались. Велимир понимал, как глупо это выглядит со стороны, но ничего поделать с собою он не мог. Вот и в этот раз, будучи отправленным в командировку в Сургучные Икпитли, он разве что не дрожал от страха перед неизвестным. Задача его, надобно сказать, была не столь уж и сложна. Нужно было, всего-то навсего, в течение нескольких дней проконтролировать и подробно проинспектировать качество работы недавно поставленных за деревней нефтяных вышек во чистом поле на буквально несколько лет назад обнаруженном крупном месторождении нефти. 
Деревня эта стояла на таком отшибе, что в низкой компетентности, а точнее, в отсутствии таковой у местных жителей, можно было даже практически и не сомневаться. Единственным местом в Икпитлях, где можно было остановиться на ночлег, была довольно крупная изба деда Вышаты, а по отчеству звавшегося Пахомычем. Велимир, прибыв в деревню, первым делом спросил у встретившегося ему жителя, где можно отыскать избу Вышаты, заодно удивившись архаичному диалекту, до сих пор сохранившемуся в здешних краях, а оттого диковато звучащему и доходящему далеко не всегда. 
- Уууу! Та эт жа ты не местнай шо ль? Та хто жа избу Вышаты-та не знат! - показал абориген на высившийся над домами полусказочной наружности терем, искусно расписанный разными красками и достаточно тонко отделанный красивой узорчатой резьбой. Вот туда-то командировщик и отправился. Он постучал в ворота раз, потом ещё раз и ещё. Никто не отзывался. Наконец, где-то внутри нечто громко стукнуло, раздался грохот оцинкованных вёдер и громыхания ушат, а перед ошарашенным Велимиром предстал красный и распаренный, похоже, только что вылезший из бани полного и крепкого телосложения дедок довольно среднего роста, плюгавенький, подлысоватый и с берёзовым веником, прицепленным куда-то к поясу наперевес по примеру то ли казацкой шашки, то ли арабской сабли, то ли рапиры для фехтования.
- Проходь, проходь. Меня Вышатой кличут. Знамо мене, знамо, шо ты тута появися, меня жа передупредили ужо. - сказал хозяин дома.
- Кто предупредил? - удивлённо поднял брови Велимир.
- Та ужо хто - эт мене самому ведати лишь велено, а другому никому не велено. Не усё ль тобе равно? - спросил Вышата. - Ну та ужо привечаю тобе хлебом-солью, ух та ужо привечаю я тобе, и ажно деньгу-та не взберу.
Велимир пожал плечами плечами. С каких это пор незваных и безвестных гостей всякий раз в хату себе пускать за просто так, особенно если они - не пойми какие официальные лица, возможно, даже сомнительного происхождения. А ну как стырят, что криво лежит?  Внутри хаты было опрятно, хотя и незатейливо. Земляной пол, высоченный-превысоченный потолок с множеством свечей и полным отсутствием даже намёка на электричество, грубая деревянная, едва отёсанная мебель, мутноватые пыльные окна да берёзовые веники висящие под потолком, какие-то курящиеся масляные лампы, лежанка в углу - вот, в общем, и всё убранство. Стол однако же ломился от яств: были тут и рябчики, и пареная репа, и морс из костяники, и хрящик хруща, и оленина, и телятина, и яйца перепелиные, да и куриные тоже. Ладно, хоть бычьих не было, поджаристых, в маслице. В общем, всего тут было навалом. 
Уже темнело, и когда хозяин и гость дома плотно перекусили, Вышата сказал: “Знамо, ако а то жа, мене знамо! Тожа мене сказали, шо вона те вышки тобе нужны, ну та сопроважу я тя у ту сторону, ты сам-та жа поди не допехашь безо мене”. Велимир вышел в огород за избой. Прямо за огородом вдаль простиралось колосящееся русское пшеничное поле с торчащими то там, то сям подсолнухами, точно бы возникшими здесь от каких-то случайных бомбардировок, только разве что семечками. В лучах заката поле казалось розово-оранжевым, как редкая разновидность фуксии, и лучи солнца, касавшегося горизонта, прямыми линиями распространялись, проходя сквозь перистые облака и достигая почти самого зенита. Зрелище было поистине завораживающим. 
Единственное, что несколько портило весь идиллический сельский пейзаж, так это торчащие у того же самого горизонта чёрными журавлями, клюющими поверхность земли, новые нефтяные вышки, принадлежащие компании, которая и отправила Велимира в командировку. Дед Вышата постоял, подышал, поохал и произнёс: 
- Ну ужо точно гляду - не доберёся, ой, уй я гляду - не доберёся! 
- Да как же это я не доберусь, Вышата Пахомыч? - удивился Велимир. - Вот же они, под носом прямо!
- Ой та заплуташ ты, заплуташ, должон со тобою завтрись иттить. А то буди ты иттить усё ко ним та усё ко ним, а усё токмо ото них окажеся. - причитал хозяин избы. - Та ты знаш, нонче-та баньку тобе посетити не мешало-та ба, а то потныя, гляду, со дороги-та ты, вестимо. Оно ба опосля баньки-та та и спалоси ба соподручне, и сны ба тобе дивныя завиделися. А у нас тута мыло тако ядрёно, ну тако ядрёно, шо местныя сивуха, ни один клоп опосля мыла такого не заукусит - сразу издохнет веси.
- Спасибо, Вышата! - сказал Велимир. - Не откажусь я в баньке твоей попариться. А то у нас в городе всё ванные, джакузи, ну в лучшем случае - сауны. А в таких банях домашних да приусадебных я, наверное, с самого раннего детства не бывал. - с этими словами Велимир, полный вдохновенного воодушевления, взял выданные ему ушат и полотенце и отправился прямиком в парилку. Там было очень сыро и туманно. Казалось, что в баню в концентрированной форме втиснулась целая туча. Пара было столько, что едва можно было разглядеть собственные руки. И в этом шипящем жаре, градусов этак на сто тридцать, пот прошибал буквально за несколько секунд. Долго находиться в такой обстановке было практически невозможно. 
В очередной раз раскрывая рот, как вытащенный на сушу карасик, и с жадностью вдыхая кипящий воздух, неустанно окатываясь из ушата прохладной водой, Велимир увидел в углу бани какой-то колышущийся сгусток тумана. Сначала этот сгусток ему вроде бы как померещился: стоило посмотреть на сгусток в пор - и он исчезал, переставая клубиться, стоило же посмотреть куда-то вбок, в другую сторону, так, чтобы угол этот, в котором мерещился сгусток, очутился на периферии зрения, и вот туманчик тот уж опять начинал казаться. Велимир проделал эту зрительную процедуру столько раз, что у него уже не осталось никаких сомнений: ну точно, там в углу что-то есть! 
В конечном счёте, сгусток всё более и более принимал очертания и становился, казалось, всё более и более материальным и плотным, и вот теперь его уже можно было видеть в упор, как странное темноватое облако тумана. Хоть от этого и делалось не по себе, но моющийся командировщик решил не принимать сие явление слишком уж близко к сердцу, зато продолжать мыться, париться и потеть. Велимир даже специально повернулся спиной к тому углу, в котором виднелся сгусток, чтобы не смотреть туда и не думать даже о том, что же там вообще происходит. 
Но когда он обернулся, то увидел, что там стоит нечто вроде маленького человечка ростом, наверное, метр с кепкой, если не меньше. Выглядел человечек довольно добродушно. Он был очень коренаст, плотно сложен, чем-то напоминая хозяина бани Вышату, разве что значительно меньше размерами. Несмотря на дикую жару и духоту, царившую в парилке, Велимира от испуга тотчас же пробрали ледяные иглы озноба. Человечек был одет, хоть и находился в бане. На нём была белая рубаха, подпоясанная конопляной бечёвкой, светлые лапти из берёзового лыка, широкие промасленные шаровары, приобрётшие от длительной носки уже полностью невменяемый цвет. Образ колоритно дополняла узорчатая тесёмочка на голове, плотно прижимающая длинные волосы, похожие на парик из конского хвоста. Спускаясь куда-то вниз и хитро спутываясь, они превращались в длиннющие седые усы и такую же длиннющую квадратную белую бороду, выпирающую лопаточной, как у ассирийских царей когда-то в древности. 
Но единственное, что приковывало взгляд более, чем что бы то ни было, так это и был именно взгляд. Взгляд этого странноватого существа, смотревшего пронзительно, точно бы всматриваясь куда-то вдаль, но при этом в упор рассматривая Велимира. У человечка были нечеловеческие глаза - угольные, блестящие, похожие на глаза хищной птицы или какого-нибудь там ворона, например. Велимиру совсем поплохело. Он стал глубоко дышать, но у него очень закружилась голова и он чуть не потерял сознание в адской, действительно, просто дикой духоте парилки. 
Прошла минута или две. Всё было тихо и спокойно. Человечек просто стоял и смотрел на него не шевелясь. Хоть Велимир и не был суеверен, но, таращась в сторону существа, стал тут же отмахиваться рукой, неустанно повторяя: “Чур меня, чур меня!” И, стараясь больше не отворачиваться от человечка, прекратив чураться,  пулей выскочил в предбанник. Наспех обтеревшись полотенцем, ещё мокрый и взъерошенный, влетел гость из бани в избу Вышаты Пахомыча и, тараторя, принялся рассказывать о только что виденном им существе. Хозяин дома выслушал своего гостя с серьёзным видом, покачал головой, помолчал немного и с видом знатока сказал:
- Ну эко ты, сынку-та перегрелси мене тута. Эт тобе не надобно-та было ба стокмо у баньке-та парися, ты жа у нас городскай, непривычнай ко баням-та местнам. Тута жа аки перегрееся, тобе ишо и не тако почудися. Диво, ыть, яму замерещилоси. Та на такай жаре ишо не така-та нечись чудися. А ако ужо у нас на дереуне мужуки-та бормотухи со местнах ягуд каки се нагонють-нагонють, выпьють, значиса-ма, по паре черпачков глубиною у поларшину, та и хыть се во баню-та со веничкам берёзовам, а опосля таки-та сказки бають, шо ты и сам-та диву даёси, откудыти тама шо узялоси. Та ты давай-ка, давай-ка, уразумей поменьша обо домовах-та та о баннах. Ложиси спати - утро вечера мудренее, а тама назавтри ужо-ка сопроважу я тобе та вышак этих воронах. 
Утром, столь же дивным и чудным, как виденный вчера в бане человечек, с первыми лучами восходящего солнца Велимир проснулся на травянистой лежанке хаты Вышаты и обнаружил, что хозяин не просто уже давно на ногах, но также бодр, подтянут и пребывает в благодушном настроении. А вот самому Велимиру так весело не было: все его бока дико запрели и теперь просто невероятно чесались. Заглянув под майку, он обнаружил, что кожа там размокла и покраснела. Решив воспользоваться случаем, он спросил у хозяина избы, а уж не знает ли тот, как с прелой напастью-то бороться? 
- Знамо мене, знамо, а то жа! - закивал Вышата. - Ести у нас тута местнай травник, Порфирий Путятыч кличут яго, ужо сопроважу я тобе и ко Порфирию нашаму, аки ко вышкам. Ему тожа ведомо, видати, аки таки напасти слечивати. У него-та ото всяго травы сыщуси: и для шкуры полезныя, и для животу, и для радуси, и дажа уму-разуму учащия - о каки травы быват. Усяки травы, усяки. Дык-та мы можам умести пройтиси уси ко вышкам-та твоям. Друже он, Порфирий, товарищ мое, вота та заоднысь и запокумекаете вдвоечкась, а яму костяхи размяти лишком не бути, ужо поди завалялися у стараго хрыча-та, кабы та не сникися воусе-та.
Вскоре оказалось, что загадочный травник не только жил неподалёку, а и вовсе был соседом деда Вышаты, но, в отличие от последнего, чьё телосложение, как уже было сказано, виделось крепким и полным, дед Порфирий был полной противоположностью Вышаты: был высок, довольно худощав, но при этом производил впечатление какой-то массивности, он, несмотря на худобу, скорее, был толст в кости и жилист.
- Ну шо, во путь-дорожаку собиратися надобну ба. - сказал хозяин дома, когда все трое сидели за столом, завтракая ягодами черники, ежевики, квасом да капустным листком.
- Надобну, надобну. - кивал ему в ответ Порфирий.
- Ну вота по пути и усудим тревоги твоея житейския, Велимирушка. - дед посмотрел довольно пристально и в упор. - Ужо попехам-та, подём.
И старики начали очень активно собирать какую-то котомку, заворачивая в неё как можно больше съестного.
- Да тут идти-то три или четыре километра. - удивился Велимир. - А собираетесь, как будто в поход какой дальний.
- Канеш, далече иттить-та жа пехом! Эт мож оно тобе тута во избе моея таки кажеся, а у нас тута-та того, воздух особливый - миражи-та он ух каки наводити-та гораздый. Тобе видимо акое, а нама ведомо усякое. Места у нас чудыя та дикае, ты таких мест ниуде на свете усём не сыща, ну разве-тки у краях уде дальнях та заморскях, та и то тако-та не сыща, пожалу.
Тем временем, Велимир вышел на улицу и решил немного побродить по Сургучным Икпитлям. Не ради туристического интереса, конечно - а смотреть здесь было ровным счётом нечего, а так, воздухом подышать да к работе подготовиться. Во всей деревне была всего лишь одна-единственная улица со специфическим и почти что неприлично звучащим громким названием “проспект им. Ететлелотля”, да и та протяжённостью не белее метров трёхсот или трёхсот пятидесяти, а потому деревня эта скорее уж на хутор какой-то походила и состояла сплошь из кособоких, но похожих друг на друга, прямо-таки, как родные братья и сёстры, бревенчатых срубных избушек, стоявших к лесу, начинающемуся за Икпитлями, всенепременно, отнюдь даже не передом.
- Ведаю, ведаю я, аки напасти твое слечити, исцелити тобе ото горюшки-та твоея горемычнаей. - сказал дед Порфирий, когда все трое прошли уже никак не меньше трёх километров. Вышки, казалось, не приблизились ни на шаг, хотя деревня скрылась уже сзади за горизонтом.
- А что это у вас в Икпитлях улица так странно называется? - поинтересовался у двух дедов Велимир.
- Ух, давнёхоньку та было-та, кака шас сопомятую, ишо не запамятовал-та, небось, про Ететлелотль наш, ядрён яго во копалку! Дак-та эт нама тута со Хрущёву уремён, Никиты нашаго Сергеича, улицу-та обозвали такмо. Эт она “три кукурузы”, по ихнему-та, величаеся. - ответил Порфирий Путятыч.
“Три кукурузы”, - повторил про себя Велимир, тщетно пытаясь понять логику, заставившую людей назвать улицы подобным образом, а вслух спросил:
- А на каком языке-то название это?
В ответ - молчание. Порфирий сделал вид, что не расслышал, а Вышата, как-то странно ухмыльнувшись, еле заметно покосился на своего гостя. На миг Велимиру почудилось, что во взгляде у деда мелькнул проблеск какого-то дьявольского огонька.
- Токмо, просты таки напасти твое не слечиваеся, не-а. Шубутнай ты шибку, ух зело шубутнай. Я жа на тобе усё глядучи та усё диву не передивися. - перевёл тему разговора Порфирий. - Оттого и потеешь. Вота мы ша аки припехам, будеть тута местечку однесь любопытныя, сделам привал, перекуснём, а тама ужо я тобе покажу, шо делати-та надобно ба.
Так они шли втроём ещё пару часов. Вышки так и не приблизились. 
- Ну шо, мы тапереча-та перекуснём? - внезапно столбом, как вкопанный, остановился дед Вышата Пахомыч.
- Та шо жа не перекусити-та, брюхо-та съестнам набити - оно заседа дело-та добре. - вторил ему в ответ Порфирий Путятыч и, словно бы в подтверждение своих слов, похлопал себя по жирному животу.
Расстелив в поле клеёнчатую ткань, путники принялись за трапезу. Был тут и квасок-морсок, и ягоды всё те же, от которых дико урчало в животе, и яблочки наливные, и хлеб домашний с отрубями, намазанный смесью из разных сортов хрена, и откуда-то взявшаяся в здешних краях копчёная осетрина, и даже испечённый дедом Вышатой медовик. 
- Та ты покушь медовичку-та, покушь. Та морсику со ягуд местнах, со околесьсургучнах нашах лесув та полян собираннах, задерябниси. - посоветовал Велимиру Вышата. А когда всё было съедено до последней крохи, то Порфирий принялся вглядываться куда-то вперёд и чуточку вверх. В направлении его взгляда оказалась странная горка или холмик, поросший ранотравьем салатового цвета. За горкой должны были где-то выситься нефтяные вышки, но с того места, где расположились все трое путников, вышек не было видно вовсе. 
- Ну вота мы-та и почти допехали. - хором сказали оба деда. - А дале то вышак токмо долетети можеся. Тута оно не абы кака, тута оно настояща межа проходити-та, шо никаки не перейтити-та. Ко ней мож токмо со инаковой стороны подокрастиси, та и сотворити усё, шо хошь, а  вота отседова - токмо долелети. По небу на крылах, аки птаха малыя. Аль у космусе на ракете-та, аки Гагарин аль Терешкова. 
И не дожидаясь никаких вопросов, Вышата двинулся прямиком к вершине холма, оказавшегося ни покатым и ни пологим, а с какой-то выемкой-ложбинкой на самой его верхушке. Если сесть в эту ложбинку, то вообще ничего видно не было, кроме её краёв со всех сторон где-то  над головой. Ямка была довольно объёмистая, поэтому все трое в ней поместились без каких бы то ни было проблем. 
- Вишь, у центри ложабинки камушки лежать? - спросил Вышата.
- Ну вижу. - нехотя откликнулся чуточку так подуставший от пути Велимир, разглядывая разбросанные по верхушке холма булыжники всевозможных форм и размеров. 
- Та, та, туточки лежать, туточки! - подскакивал от радости дед Порфирий. - Ты тапереча-та эт, по кажему булыжнику-та и тащи на краешак ложабинки. Со них укруг сложити надобнось ба тобе. Буде твое личнай укруг Силы.
Велимир, поморщившись, посмотрел на дедов. “Сумасшедшие что ли?” - подумал он и возмущённо спросил в ответ:
- А если не понесу? Устал я с дороги, чтобы ещё камни вам тут таскать. 
- А ты хошь со своея напасти-прелусти исцелитися, али не? - задал Порфирий Путятыч риторический вопрос. - Вота тада и делуй, шо тобе бають та не ёрничай. У тобе свое способа, а у нас - свое. Эт жа леченяе, оно не за просто така, а оно жа особливое. Вота подлечам тобе, та и дале ко вышакам твоям попехам втроечкась-та.
Тяжело вздохнув, Велимир принялся таскать камни на верхний край ложбины с той стороны, откуда было видно нефтяные вышки, торчащие в поле. 
- Вуровень, вуровень по укругу вылаживай! - мелким бесом прыгал подле Велимира дед Порфирий. - Ты глядь, овал мене тута не укладь, аль який-нить тама прямугольняк, вуровень укруг давай ложи-та, вуровень он быти должон ба!
- Аки пипка носу. - поддакивал ему Вышата.
- Во-во, аки пипка. - вторил Порфирий.
Прошло примерно полчаса, а, быть может, и чуть больше. Круг из камней был готов. Выбранное место оказалось довольно неудобным: с одной стороны крутой покатый склон в ложбинку на верхушке холма, с другой - спуск с самого холма. В обе стороны можно было бы кубарем слететь, даже не моргнув глазом.
- А тапереча, - представительно сказал дед Порфирий Путятыч. - ты должон сести у ценру укругу у позу Орла, та и сидети тама то тех пору, пока мы не сказати тобе увыйти со укругу. При этысь ты должон пристальну глазети у сторону своях сердцу любах нефтянах вышак у линию горизонту и никудыть боле не глазети. И не удумай обо шом-нить удумати мене тута. Твое ум должон быти чистай, яснай та беззаботнай, пряму аки у младенцу неуразумнога како-та.
Ещё более тяжело вздохнув, чем в прошлый раз, Велимир уселся в центре круга камней в позу Орла. Он просидел там очень много времени, казалось, что это занятие никогда не закончится. И вот когда у него уже полностью задеревенели руки и ноги, практически перестав ощущаться он заметил где-то снизу от кромки горизонта с вышками, некое неясное колыхание и увидел краем глаза, как по полю скачет какой-то человек. Велимир хотел было уж подозвать Вышату Пахомыча, но тот и сам как раз в этот момент произнёс прямо в ухо: “Глядь, глядь унимательно, аки дед Порфирий у своям соновиденяе кажеть тобе танец Силы у поле. Ежели ты уразумешь, шо жа тута на самум деле-та творися, эт позволе тобе у грядущам волноватися та шубутитися намногу менея и сполнысь законтролирувать усё, шо со тобе происходити у сне.” 
Не смея шелохнуться, Велимир стал вглядываться дальше. 
- Та ты токмо пристальну на него не углядувай. - посоветовал Вышата. - А то он счезнет.
- Как такое может быть? Ведь вот же он, дед Порфирий, сбоку от меня лежит, дремлет.
- Таки он тута у своям первум теле-та дремлят, а у своям вторум теле - дубле - глядь, аки по полю скачат-ма, сголяеся веси. 
И действительно, Порфирий стремительно передвигался примерно метрах в ста от Велимира практически набирая скорость гепарда. Дед кувыркался, переворачивался, растягивался, как струна. Закручивался, то, как будто вдруг ни с ого ни с сего поднимался на какую-то лестницу, выстраивая её, незримую, прямо в воздухе, то вдруг делал вид, что поднимается по канату и, действительно, полз вверх опять-таки по воздуху. Затем он начал ярко светиться, превращаясь в разных животных. 
На какой-то миг Велимиру показалось, что он видит вдалеке огромного пляшущего бурого медведя вместо Порфирия, но стоило ему посмотреть на этого медведя в упор, как вся картинка словно бы размывалась, а затем вновь становилась чёткой, но уже безо всяких медведей. Когда же он переводил взгляд опять к нефтяным вышкам на горизонте, как скачущий, словно мальчишка-оборванец, дед Порфирий тотчас же становился опять заметен, то крутясь юлой, то меняя цвета одежды, то снова превращаясь в разных лесных диких зверей и даже в невесть каких существ, которым и названия-то подобрать было трудно. 
- Не удумай тута ни о чём. - почти на ухо шепнул Велимиру Вышата. - Нонча-та ты у соновиденяю, ты соновидяши дублю Порфирию.
- Чего? - откликнулся Велимир.
- Не удумай ни о чём, таки жа я указал, цыц! Разумей жа, шо усе творитиси токмо у твоея голове и позволи получающемуси образу Порфирия Путятыча притянути тобе ко нему за неузримыя нити, коями не токмо се поле пронзеноси, но и вотше уся уселенныя. Мы жа не случайнысь заковыбрали тако неудобнае месту-та для твояго расположеняе, шоба усё твое вниманяе та усё твое чуйствое упехало на то, аки ба тобе заудержатиси, не полетевшась колобком-та уперёд альбо назад кудыть. Плюни ты на своея нефтяныя вышаки, глядучи луше, ако он красну да укладну станцувываетси.
- Странные же у вас тут методы лечения. А мне ведь работать надо! - почти взмолился горе-командировщик. 
- А то ба ишо бысь ба не странныя! У нас таки делати уся деревня могит. Мы жа усе тута видящия - тольтеки, эт еси по удревняму-та. Эт ажно со времён подоисторическях заушло - аки наши Сургучные Икпитли сострояли. Во местнах-та чашобах ух и забористыя корешки водюси - ты тута хошь не хошь, а видящам созаделашси. Ну а ото них-та оно жа и потянулося. Шас у нас-та у деревне ниуто безо того не обходися, шоб видящам-та быти. Последняй нагуаль, ну яго ишо Диласом Грау кликали - слыхал ты мож - завещалси нама усем иттить по яго стопум. Ну та мы жа саме до того веданея ишо ранея докумекалиси, ано - глядь - связь замежду мирами таки и держам. Та ты глядь, глядь, аки Порфирий-та наш жа Путятыч уразошелси вись у собе. 
И впрямь, дед Порфирий изгибался в поле дугой, растягивая собственное тело на добрые метров тридцать, обращаясь практически в тончайшую струну. Касаясь земли, он притягивал своё тело, в какой-то момент лишь на миг становился самим собой и вытягивал его дальше, походя на чудного и по-детски противоречащего всем законам физики червячка. Велимир думал, что это ему ещё что-то напоминает, и, спустя мгновение, до него дошло воспоминание откуда-то из детства, как он обожал, ещё в детсадовском возрасте перекатывать с руки на руку такие разноцветные пружинки-тянучки их пластика - круглые или в виде каких-нибудь там звёздочек. Они щёлкали, похрустывали, издавая звуки, похожие шорох некой волнообразной трещотки. В детстве он мог ходить и крутиться с этой пружинкой, наверное, никак не меньше двух или трёх часов в день. Вот и сейчас Порфирий производил такое же, пружинистое или пружиноподобное, впечатление. 
Спустя некоторое время, у Велимира возникло ощущение, что он парит где-т высоко над пляшущим в поле медведем, в которого дед превращался снова и снова. Бурый мишка прыгал с ноги на ногу, и когда его когтистая пятка прикасалась к земле, то доносился грохот, напоминающий землетрясение или эхо далёкого грома. Сама Земля сотрясалась от пляски медведистого деда. Но самым главным парадоксом была возможность наблюдать Порфирия спящим буквально в паре метров от Велимира, который в то же время видел всю панораму сверху, точно бы воспарив под облака на кукурузнике или дельтаплане. Эта двойственность чуть ли не сводила с ума.
- А тапереча почутка-почутка, тихохо таки, притяговуси ко медведу. - посоветовал Вышата. - Представи, шо на тобе нацепляны заподтяжки и на медведе тожа заподтяжки напяляны, и вы таки вдвоечкась этями заподтяжками, аки магнитами, друже ко друже притягуватеся. Вота, вить, дедко, сосед-та мое, вродь вить, нишо не умет, нишо, окромя корешков да грибов своих собират, ан не жа, вона, глядь, акий умастер. Мы тута оттого-та ишо усе видящае, шо делати-та окромя того неча на деревне-та нашай, вота видь се усё та видь. А у Порфирию ко энтому скуству ишо со детячьяго возрасту сосклоннысь бысь - усё по чащум та дрегвум шарилси та шасталси, со лешами та водянами беседувал усё, во избе-та своея домоваго заувёл заместысь зверухи малуй, кошака тама альбо пёса, таки они жа и живуть уместе. Нишо та не кажеши ты тута - профессёнал наш-та дедко Порфирий!
С этими словами, донёсшимися до Велимира как-то уж слишком издалека и словно бы из глухой бочки, Вышата замолк, а гость его и впрямь почувствовал с трудом сдерживаемую взаимосвязь с пляшущим бурым медведем в поле - и тотчас же притянулся к нему. Было странное чувство, будто Велимир вдруг уснул или неожиданно потерял сознание, и в следующий же миг он уже был способен наблюдать танец зверя буквально у себя под носом, в то же время наблюдая самого себя другой частью себя на расстоянии сотни метров сидящим в позе Орла на холме. 
Прошло ещё некоторое время, прежде чем эта двойственность перестала пугать и стала казаться самой естественной вещью в мире, доступной всем прямо-таки с самого рождения. Но когда Велимир присмотрелся к медведю, то заметил, что последний танцует подобно пламени свечи или фламинго на африканском побережье в Серенгети. Лапы и морда медведя постоянно меняли форму, вытягивались, преображались, шерсть становилась дыбом и расходилась волнами, зубы звенели, как клавиши клавесина, а когти переливались гирляндами. 
- Гляди, унимательну гляди, ишо унимательнея, ишо. - инструктировал Вышата. Вдруг Велимир понял, что уже несколько минут не видит ни деда, ни медведя, ни круга из камней. А стоит просто посреди колосящегося поля. Где-то сзади высится холм, на вершине которого значатся три фигуры, среди которых был и он сам, по-прежнему сидящий в круге из камней и внимательно, прямо-таки пристально разглядывающий его самого в сотне метров в поле. Странное дело, но удивление не приходило. В каком-либо другом случае, произойди такое в городской суете или, например, во время работы, или дома, он бы, конечно, несказанно удивился подобному положению дел. Но сейчас разглядывать себя самого с расстояния сотни метров было довольно-таки любопытным и почему-то ничуть не удивительным занятием. 
Тут он заметил какое-то шевеление, как будто мушки или мошки летают в воздухе. Картинка сменилась без всяких переходов, исчезнув, и тогда Велимир понял, что на месте мельтешения он видит того самого человечка, которого вчера видел в бане. “Ох, Вышата, ох и прохвост! Нут никого да нет никого, тоже мне, вот и верь теперь его словам”, - лёгким бризом пронеслось где-то на окраинах сознания Велимира. Человечек с птичьим взглядом и длинной бородой по-прежнему стоял и смотрел прямо, абсолютно не шевелясь. Где-то внутри головы раздался голос: “Тапереча ты созерцашь нефтянаго сподручника, якого приулёк-та своям переуносом во уторое униманяе, аки демонстрацаей вышакаго уровню личнаей Силы”. Похоже, это был голос Вышаты, а, быть может, и не его - понять было уже практически невозможно. Но голос звучал именно ровно в центре головы. 
Чуть откашлявшись, голос продолжил: “Последняй нагуаль указал нама-та многу интереснаго обо сущах-сподручниках, яких може приобресть кажый изо нас, та и учитиси ото них усяким любомудрам та добротнам вещум. От он токмо запамятувал донесть до нас, шо сподручники-та ишо боле ако заподразделяюси. Он говаривал обо водянах та огнявах сподручниках, а ажно не - те вить ишо деляся, вишь ако! Огнявыя сущи-сподручники деляся на нефтянякув, угольнякув та газовякув. Усё иха ись сути энергяя огню, хоти ба и у замаскированнум виду. Усяку сподручникув-та ишо кличут: хто их олли зазыват, хто - элаи, хто - джинами та дэвами. Ну та ись у них-та и другия названия, усё ись едино - неорганичаския сущи-та. А ну-ка ты давась, хвать яго за бороду, он не будесь таки завечну стояти та смотрети на тобе. Ну жа, не боися, токмо, глядися, не упусти яго, а то бородою-та защекотат тобе.” 

Велимир схватил мужичка за бороду, и в этот самый момент возникло ощущение щекотки где-то в области солнечного сплетения. “Дер-жи, дер-жи, дер-жи, ишо дюже дер-жи!” - деды начали хором скандировать, аж подпрыгивая на холме. Велимир почувствовал, как из рук борода человечка провирается вовнутрь, расползаясь изнутри Велимира сначала к локтям, а затем и к плечам, до тех пор, пока не заполнила всё его тело шевелящейся щекотной щетиной. “Та, они жа таки, нефтяняки ентись, таки - усё има бороды-та подавай ить ако!” - пояснял Порфирий Путятыч, похихикивая. - “А безо бороды-та жа оно кудыть, а безо бороды-та оно жа никудыть, эт жа украшеняе. Токмо жа украшеняе оно не за просто таки, у сущи-та борода волшебныя ись. Луше ба оно быти, если ба ты сам бысь созаделанысь из яго волос-та, аки кака куколка соломенна.” 
Время растянулось. Щетина волос распластывалась в разные стороны сквозь кожу, сквозь всё, что происходило где-то изнутри. Не было ровным счётом никакого спасения от этой бороды - она пролезала повсюду, завывая, как ветер в ушах, усах, ноздрях, в каждой поре на поверхности кожи. Когда моя схватка с бородатым человечком прекратилась, то Велимир обнаружил себя по-прежнему сидящим в позе Орла на вершине холма, и тогда его пробил озноб: всё тело дрожало от холода, покрытое густой испариной, а точнее, промок от этой испарины насквозь, и пот капал с его носа, ушей и заливал глаза ещё похлеще, чем в баньке. Тут только он обратил внимание, что день давно закончился, а над головой ярко сияют звёзды...